Рекенштейны - Страница 78

Лилия встала и хотела приняться за предположенное занятие, но почти тотчас должна была отказаться от этого, так как чувствовала себя нехорошо. В висках стучало; горячая голова, казалось, готова была разлететься.

Тяжело дыша, молодая девушка прошла в спальню и легла в постель. Она хотела уснуть, надеясь, что час отдыха подкрепит ее силы, ослабевшие от нравственного потрясения. Вскоре она впала в тяжелый сон; но когда пришли звать ее к обеду, она почувствовала, что положительно не может сойти вниз, и велела просить извинения у баронессы.

После обеда Элеонора пришла узнать, что случилось с ее компаньонкой. Не действительное участие заставило ее это сделать, а скорее желание показать Танкреду, как она добра ко всем, ее окружающим.

— Что с вами, моя милая Нора? — спросила она, наклоняясь к ней и дотрагиваясь до ее руки. — От вас пышет жаром. Я сейчас пошлю за доктором.

— Нет, нет, баронесса, Бога ради не беспокойтесь, — отвечала Лилия, с трудом скрывая отвращение и ненависть, снова закипевшие в ее груди. — Это просто нервная головная боль, которая к завтрашнему дню пройдет сама собою, если вы позволите мне остаться весь вечер у себя в комнате.

— Конечно, оставайтесь в постели. Только разденьтесь и распустите волосы, это вас облегчит. Как можно оставлять на больной голове такую тяжесть, как ваши косы! До свидания; я сейчас пришлю вам прохладительного.

Когда баронесса вернулась на террасу, Танкред сидевший с сигарой за чашкой кофе, спросил небрежным тоном:

— Ну, что случилось с вашей таинственной компаньонкой?

— Бедная девушка, кажется, очень больна, и я не знаю, не послать ли за доктором.

— Пошлите ей Фолькмара. Я видел его вчера; он хотел быть сегодня у вас. В силу того впечатления, которое он производит на своих клиентов, быть может, он своим видом принесет не менее пользы больной, чем его микстуры.

— Перестаньте, Танкред, вы невыносимы. Я, право, была бы очень довольна, если бы Фолькмар приехал.

— Да вот он, кажется, идет, — заметил граф. — У него удивительное чутье! Как только где-нибудь заболеет хорошенькая женщина, он тут как тут.

По аллее, ведущей к террасе, поспешно шел молодой человек высокого роста и щегольски одетый. Его умное, с тонкими чертами лицо внушало симпатию; но большие темные глаза, холодные и ясные, обличали наблюдателя и ученого. Молодой доктор поцеловал руку баронессы, затем дружески поздоровался с товарищем детства, с которым сохранил самые лучшие отношения.

— Здравствуй, Евгений! Много ли ты вылечил сегодня припадков меланхолии, мигреней, бессонниц и, главное, сердцебиений? И твое присутствие вызывало или исцеляло их?

— Достаточно, чтобы возбудить ревность в тебе, который причиняет пальпитации такому множеству сердец, не исцеляя ни одного из них, — ответил весело Фолькмар.

— Конечно, он завидует привилегиям, какие дает вам ваша профессия, и общей симпатии, которую высказывают вам дамы. Но довольно об этом. Скажите лучше, доктор, обедали ли вы? Мы только что встали из-за стола, но через четверть часа все будет вам подано, если вы, как добрый друг, скажете мне правду.

— С благодарностью принимаю ваше предложение, баронесса. Меня задержала одна больная, и… я страшно проголодался.

По уходе Элеоноры, вышедшей, чтобы распорядиться насчет обеда, на террасе некоторое время царило молчание. Граф был задумчив, озабочен как будто и вертел в руках сигару, не замечая, что она погасла.

— Что с тобой, Танкред? Ты бледен и дремлешь среди белого дня. Не могу предположить, чтобы ты скучал здесь, — присовокупил он лукаво. — Так что же с тобой?

— Ничего. Только жизнь так пошла, что порой становится невыносимо, — сказал граф, зевая, и нервным движением бросил сигару за балкон.

— Ты томишься жизнью, когда природа и судьба так щедро наделили тебя своими дарами. Это показывает, что ты нуждаешься в радикальном лечении.. Послушайся меня, Танкред, и женись. Тебе двадцать восемь лет, пора тебе пристроиться. Слава Богу, ты довольно покутил на своем веку, и теперь на тебе лежит обязательство иметь двух сыновей, чтобы продолжить род Рекенштейнов и род Девеляров.

— Черт тебя подери с твоим советом! Он хуже болезни. Я признаю лишь одно обязательство, а именно: жить как можно приятней. Но вот Элеонора. Ни слова об этом, прошу тебя.

Во время обеда доктор рассказывал множество юмористических случаев, действительно комичных, бывавших в его медицинской практике. После кофе, когда стало темнеть, Элеонора воскликнула вдруг:

— Ах, доктор, я забыла попросить вас взглянуть на больную в моем доме, мою новую компаньонку.

— Ах, у вас новая? Так ли она очаровательна, как эта добрая мадемуазель Штребер?

— Гм… она не представляет собой вполне типа старой девы, как мадемуазель Генриетта, но она все же очень оригинальная и рыжая к тому же, — сказал Танкред, бросая на кузину многозначительный взгляд.

Доктор скорчил гримасу.

— Делать нечего, моя профессия не позволяет мне быть разборчивым.

Следуя доброму совету баронессы, Лилия разделась и совсем распустила волосы; затем, надев легкий белый пеньюар, легла на кушетку. Нани, ее камеристка, очень ей преданная, подложила под голову подушку, спустила занавески, подвинула к ней стол, на котором поставила стакан с лимонадом и лампу под зеленым абажуром. И когда больная задремала, Нани ушла.

Не спеша Фолькмар вошел в комнату, следом за баронессой, и первую минуту ничего не мог различить в полумраке.

— Она спит, — сказала мадам Зибах, указывая на диван.

Доктор спокойно надел пенсне, но вдруг он остановился, как вкопанный, взгляд его упал на Лилию, которая, закинув голову на подушку, спала глубоким, но тревожным сном. В этом неподвижном состоянии ее тонкие, классические черты лица выделялись, как черты камеи. Масса роскошных золотистых волос покрывала ее всю шелковистыми прядями.