— Граф шутил, говоря о проповеди, графиня; я не имею никакого на то права. А так как вы сами вызываете этот вопрос, то позвольте мне вам сказать, что вы сделаете несчастным вашего сына, если будете продолжать относиться к нему так неблагоразумно. Красота ребенка может приводить в восхищение его родителей и всех его окружающих, но возбуждать в нем тщеславие, — говорить ему о его физических преимуществах — по-моему, преступно. Нет ничего противней женоподобного мужчины, фата, хвастуна, который думает, что физическая красота может скрыть его невежество и его душевную пустоту. А таким человеком и будет Танкред, уже сейчас напыщенный фатовством, если вы не остановитесь в своей слабости к нему. Вы раздражены против меня, графиня, и то, что я сейчас сказал, конечно, не понравилось вам; но Бог свидетель, что все, что я делаю и говорю, имеет целью лишь пользу мальчика, порученного мне.
Габриэль слушала, устремив глаза на красивое, энергичное лицо говорящего, но ей некогда было отвечать, так как вбежал Танкред в сопровождении лакея, несущего колоссальную бонбоньерку; затем пришли оба графа. А немного спустя графиня сказала, что устала, и попросила отвезти ее в свои комнаты.
Как и предвидел доктор, в конце недели Габриэль была вполне здорова и ее ноги исправно служили ей. Для нее это было все, так как ее подвижная натура не выносила покоя. Молодая женщина непрестанно придумывала новые развлечения, и Арно помогал ей в этом с большим увлечением. Устраивал кавалькады, сельские праздники и приглашал провести один день у него в Арнобурге, что приводило в восторг графиню. Она никогда не ступала туда ногой и горела нетерпением войти победительницей в это гнездо своих старинных врагов.
Наконец настал столь желанный день посещения Арнобурга. Граф протестовал против немногочисленного общества, находя это слишком скучным; но Арно обещал ему, что все будет семейно, что его избавят от продолжительных прогулок и что доктор и уездный судья приедут вечером составить ему партию в вист.
Был полдень, коляска ждала у подъезда, и резвые лошади, горячась, били копытами от нетерпения. Граф и Готфрид, в перчатках и со шляпами в руках, ходили взад и вперед по вестибюлю.
— Дай, Бог, терпенья! — воскликнул граф, смотря на часы. — Туалеты жен это истинная напасть для мужей; да вы, конечно, знаете это по опыту, Веренфельс, так как сами были женаты.
Молодой человек покачал головой, улыбаясь.
— Нет; моя бедная, покойная жена была простая, скромная женщина, для которой туалет составлял последнюю заботу. Она не возводила его в искусство, а у меня не было средств наряжать ее. Но совершенно естественно, что у женщин высшего общества, как у графини, другие требования.
Граф вздохнул. Он знал, чего ему стоили в год эти светские требования жены.
В эту минуту одна из дверей отворилась, и в ней появилась Габриэль. Она вела за руку Танкреда. Позади была камеристка. Габриэль была в белом платье, которое казалось совсем простым, но знаток сумел бы оценить дорогие вышивки, украшавшие это кисейное платье, и редкие кружева на ее мантелэ и зонтике. Танкред был в парижском костюме из шелковой материи цвета экрю, с широким кружевным воротником и широким красным кушаком, обшитым бахромой; красный тюк прикрывал его черные кудри. Оба они были действительно так красивы, что просились на полотно. Позабыв все, граф устремил на жену и на ребенка взгляд, исполненный любви и гордости.
Заметив восторг мужа, Габриэль слегка покраснела и с милой простотой извинилась, что заставила его ждать.
— Я вполне вознагражден твоим прелестным видом; а костюм Танкреда действительно очень красив! — отвечал любезно граф, сам помогая жене сесть в экипаж.
День был прекрасный и жаркий. Габриэль раскрыла свой зонтик на ярко-красной подкладке и спокойно прислонилась к подушкам. Она была в прекрасном расположении духа и весело разговаривала с графом и даже с Готфридом, сидевшим против нее.
Проехали лес, который со всех сторон опоясывал Рекенштейн. Гордо возвышаясь на уединенной скале, показался вдали Арнобург. То было огромное здание, менее тронутое временем и нововведениями, чем Рекенштейн.
Когда коляска из-под мрачного свода ворот въехала в главный двор, три молодых человека уже с нетерпением ожидали гостей, стоя на ступеньках узкого крыльца. Арно, сияющий, обнял отца и брата, пожал руку Готфрида и затем подал руку своей мачехе, чтобы вести ее к ожидавшему их завтраку. После завтрака осмотрели комнаты и вернулись в зал.
— Габриэль желает, чтобы я показал ей фамильную галерею. Не хотите ли пойти с нами, Веренфельс? Я вам покажу портрет, который приписывают Гольбейну; все хотели его видеть. Я отдавал его реставрировать и только вчера мне прислали его обратно.
Молодой человек с удовольствием принял предложение. Ему давно хотелось видеть галерею. Они поднялись в первый этаж и длинным рядом парадных зал прошли в обширную галерею, освещенную с одной стороны высокими окнами со стрельчатыми сводами. Эта огромная галерея с прекрасным сводом, как в монастырских коридорах, была выстлана косоугольными белыми и черными плитами; а на стенах, на темных панелях, размещались в два и даже в три ряда портреты всяких размеров, и поясные и во весь рост, изображающие графов и графинь Арнобург-Рекенштейнских. Там и сям на пьедесталах красовались то воинские доспехи в полном составе, то пирамиды дорогого оружия, древних знамен и всяких трофеев.
Габриэль остановилась, как очарованная.
— Ах, как это интересно! — воскликнула она, крепко сжимая руку Арно. — Отчего в Рекенштейне нет такой галереи? Я так их люблю; в них дышит прошлое, под неподвижным взором этих угасших поколений. Впрочем, я нигде не испытывала такого сильного, захватывающего чувства, какое ощутила, войдя сюда.